Проблема описания и обоснования какого-то типа методологических оснований неизменно влечет за собой выяснение самих понятий методологии и метода. Как известно, в восточно- и западноевропейских культурных традициях сложились различные представления о характере и границах методологии. Прежде всего это касается самой сути понятия: понимать ли под методологией некую науку, или же это философское учение, следует ли называть методологией совокупность оснований какого-то рода действий, или иожет быть все одновременно? Философский энциклопедический словарь определяет методологию как «систему принципов и способов организации и построения теоретической и практической деятельности, а также учение об этой системе» (ФЭС, 365). Понятно, что стиль и формат словаря понуждает к сжатости и смешение в одном понятии системы принципов и учения о ней может быть отнесено именно на счет формы изложения. Философский словарь под редакцией М.М.Розенталя и П.Ф.Юдина, правда, разводит эти понятия и определяет методологию, с одной стороны, как «совокупность приемов исследования, применяемых в какой-либо науке», а с другой, — как «учение о методе научного познания и преобразования мира» (С. 214). Как видим, здесь первое понятие гораздо уже и охватывает только свод приемов научного исследования, зато вторая часть несоразмерна первой и является учением о методологии в первом значении плюс еще учением о научном преобразовании мира, вполне в духе марксизма. Краткая философская энциклопедия 1984 года в статье «Учение о методе» подает понятие методологии как синоним заглавия статьи и определяет их как «исследование метода, особенно в области философии и в частных науках и выработка принципов создания новых, целесообразных методов» (С. 471). Как видим, здесь акцент полностью смещен на эпистемологическую сущность методологии, но зато понятие существенно расширено введением креативных возможностей. Трактовка методологии исключительно как учения в данном издании объясняется их широким пониманием метода, т.е. как «совокупности приемов или операций практического или теоретического освоения действительности» и как «способа достижения какой-то цели» (С. 266). Советский энциклопедический словарь 1983 г. на с. 795 определяет иетодологию науки как «учение о принципах построения, формах и способах научного познания». Таким образом, в русской традиции принято считать методологию не только учением о методах как технических способах достижения цели (например, научного познания), но гораздо шире, как учение о принципах и формах организации такого рода деятельности, более того, —креативной дисциплиной, вырабатывающей такие принципы и формы, и даже, хотя уже скорее чисто метонимически, — собственно саму совокупность таких принципов, форм, приемов и способов. Кстати, Лингвистический энциклопедический словарь дает определение методологии в языкознании тоже как «учения о принципах исследования в науке о языке», которое «определяет подход к объекту языкознания, взаимоотношение между субъектом и объектом исследования, способ построения научного знания, общую ориентацию и характер лингвистического исследования» (С. 299). Несложно заметить, что в данной традиции принято включать в методологию: а) комплекс онтологических и эссенциональных вопросов об объекте и субъекте исследования; б) комплекс эпистемологических проблем, касающихся отношения познающего субъекта, познания и познаваемого объекта и в) комплекс собственно методических, технических преблем, связанных с организацией исследовательского процесса.

Совсем иначе обстоит дело в западной традиции, где методология трактуется несколько сужено, а именно рационалистически, как наука о методах научных исследований и о действенных способах изучения их познавательной ценности (Slownik, 1980) или в духе Поппера как «теория правил научного метода», иногда как «широко понятая логика» (См. Filozofia a nauka, 1987), а иногда и просто как «совокупность методов определенной науки» (См. Čermák, 1997:11), и четко отделяется как от онтологических, так и от эпистемологических аспектов деятельности. Обычно в польских энциклопедических источниках методологию относят либо к металогике либо к семиотике, при этом семиотика трактуется почему-то как «логика языка» (См. Mala encyklopedia, 1970:117). Отнесение методологии к таким образом понятой семиотике объясняется логико-позитивистской традицией понимать науку как совокупность предложений, истинность которых и должна оценивать методология (См. Filozofia a nauka, 1987:352, а также Mala encyklopedia, 1970:117). Методология в данной традиции занимается лишь методами и результатами научных исследований, из чего можно сделать вывод, что иные способы познания или методы проведения иных типов деятельности, а также предпосылки и условия научного познания методологию интересовать не должны. Подход такой является данью позитивистской специализации и сциентистского ограничения сферы познавательной деятельности исключительно границами науки.

Итак метод, судя по большинству словарей, — это синоним понятия способа, иногда — приема. Однако ни одно из этих понятий не является абсолютным. Это релятивные понятия, они требуют расширения за счет понятия того действия, методом, способом или приемом которого они являются. Все это т.н. обстоятельственные понятия. В лингвистике они обычно охватываются понятием образа действия. Когда мы говорим «метод», «способ» или «прием», мы сразу же задаемся вопросом «чего?». Аналогично, как в случаях «отец и мать» (чьи?), «конец и начало» (чего?), «красное или зеленое» (что?), «быстро и легко» (что делать?).

Следует также разобраться в разнице между понятиями «способ», «прием» и «метод». Всякое понятие, рассматриваемое с позиций функционального прагматизма должно быть проверено на прагматику функционирования, т.е. на его применимость в различных контекстах и классах понятий, иначе говоря пройти проверку на релевантность. Если говорить о границах применимости понятия «метод», то анализ различных контекстов поволяет предположить, что данное понятие означает не просто способ выполнения какого-то действия, но регулярный и упорядоченный способ, образ определенного ряда действий. Можно ли назвать методом некий одноразовый и совершенно случайный образ или способ единичного действия? Для того, чтобы образ действия стал способом действие должно произойти упорядочение поступательных актов, которые должны совершаться именно в такой, а не иной последовательности, так, а не иначе. Способ действия можно рассматривать как сингагматическое структурирование некоего сложного действия. Но, если способ действия становится регулярным и превращается в алгоритм, модель поведения для будущих актов, можно говорить, что он превратился в метод. По Чермаку, метод «понимается как объективный и повторяемый, проверяемый способ анализа» (Čermák, 1997:12). Переход способа действия в метод — акт парадигматического структурирования деятельности. Конечно речь ни в коем случае не идет о неких метафизических сущностях, которые сами по себе переходят друг в друга. Речь исключительно о психологических познавательных действиях, осуществляющихся иногда слвершенно даже непроизвольно в сознании или подсознании исследователя.

Последний момент, на котором следует заострить внимание касается понятия того действия, образом или способом которого является метод. Может ли быть метод у единичного, бессистемного, случайного действия. Регулярность и упорядоченность, которые придает метод действиям порождает явление деятельности. Еще одна черта деятельности — наличие цели. Если я для решения какой-то задачи избираю тот или иной метод, более того, если я в ходе познавательной деятельности вообще обращаютсь к какому-то заранее установленному,упорядоченному и регулярному способу — методу, значит я осуществляю целенаправленную деятельность. Как видно из предложенной здесь гипотезы формирования метода, уже само по себе понятие метода как повторяемого упорядоченного целенаправленного образа познавательной деятельности должно, по идее, исключать такие, например, типы философствования, как постмодернистическое. Но я думаю, что аметодизм и антиметодологизм постмодернистического образа мышления мнимый. Иное дело, что он не вписывается в узкие рамки методологии по-позитивистски. Зато в рамки русского определения методологии постмодернизм прекрасно вписывается. Вообще на фоне русской методологической вольницы постмодернизм по-французсти или по-американски выглядит как довольно строгая и точная наука.

Однако вернемся к теме определения сущности методологических оснований функционального прагматизма в лингвистике. Предложенная узкая трактовка методологии на вопрос «метод чего?» заставляет однозначно ответить: «метод научного исследования», а если речь идет о функциональном прагматизме в лингвистике, то, понятно, «метод лингвистического исследования». Значит ли это, что, тем самым, я соглашаюсь с неприменимостью определенных функционально-прагматических методологических оснований к иным сферам познания (к этике обыденной жизни, к искусству, к политике, к обучению, к организации труда или досуга). Конечно, нет. Я оставляю за собою право рассматривать функциональный прагматизм как более широкий философско-семиотический подход, который здесь рассматривается исключительно применительно к лингвистическому исследованию. Т.е. здесь речь идет о функционально-прагматических основаниях проведения лингвистического исследования, что совершенно не значит, что применительно к психологии или литературоведению я бы вел речь о каких-то других основаниях. Таким образом, сразу оговорюсь, что понятие «функционально-прагматические методологические основания» значительно шире понятия «методологические основания функционального прагматизма в лингвистике» и включает это последнее как общее включает частное.

Однако такая постановка проблемы ставит под вопрос самодостаточность методологии как учения о методе. Если метод проведения исследований в лингвистике подчинен неким основаниям, выходящим за пределы сферы лингвистики и могущим быть распространенными, например, на другие гуманитарные науки, то оказывается, что определение и изучение подобного метода должно начинаться на метатеоретическом и интердисциплинарном уровне. Но это порождает конфликт между понятием метода и понятием методологических оснований, поскольку метод познания немыслим без конкретного типа познавательного действия, а познавательные действия как действия интенциальные немыслимы без объекта, на который они направлены. Если так, то получается, что не может быть назван одним и тем же методом способ проведения различных типов познавательных действий, проделанных с различными по типу и характеру объектами. Возьму пример из лингвистики. Описание звуков речи, механизмов их артикулирования и описание фонем — это три разных описания, три разных типа познавательных действий. В одном случае мы сопоставляем актуальные акустические сигналы с некоторой системой норм произношения и фиксируем сходства и отличия, во втором — пытаемся связать акустический сигнал с работой артикуляционного аппарата, опираясь в определенной степени на интроспекцию, а в значительной степени на теоретические знания, поскольку чаще всего мы не имеем непосредственного зрительного доступа до «описываемого» явления, в третьем же случае мы полностью опираемся на собственное языковое мышление и на теоретические посылки исследования. Поэтому расхождения в описании первого типа (при наличии равных психо-физиологических характеристик исследователей) будет гораздо меньшие, чем в последнем случае. Метод структурного анализа, примененный к тексту как графическому феномену и тексту как смысловому феномену даст совершенно отличные результаты. То же касается исследования функционирования данного текста как художественного произведения. Если исследователь полагает, что текст обладает собственным имманентным смыслом и содержанием, а его задача обнаружить этот смысл и это содержание, то даже если он применит метод компонентного или системного анализа, структурного или функционального анализа, результаты, к которым он придет будут иными, чем те, к которым придет использовавший аналогичную методику исследователь, считающий, что текст — это всего лишь графическая форма, требующая индивидуального осмысления.

Встает вопрос, может ли один и тот же метод в абсолютно равной степени быть применен в различных дисциплинах, или к совершенно различным по своей природе объектам. Можно ли применять метод наблюдения, если объект исследования абстрактное понятие? Станет ли исследователь применять структурный метод к объекту, являющемуся по его убеждению изначально неделимой целостностью? Можно ли методом логического анализа исследовать чувственное переживание или интуитивное предчувствие? Будет ли идентичным логический анализ математической формулы и фразы Жванецкого «Пойти за большими по пять вчера?» Вряд ли можно одним и тем же методом изучать конкретноую собаку, собак как зоологический вид, понятие о собаке как элемент человеческой картины мира, русское слово «собака», форму именительного падежа единственного числа «собака», фонетическое слово [сΛбакъ] в норме русского литературного произношения и в речи конкретного носителя языка. Различаться здесь будут не только объекты, но и сами виды и цели познавательной деятельности Первый аспект будет интересовать ветеринара, второй — зоолога, третий — антрополога или психолога, четвертый лексиколога или семасиолога, пятый — морфолога, шестой — фонетиста или фонолога, а седьмой — педагога, логопеда или дефектолога.

Если сравнить результаты применения пражцами своих методов в области языкознания (Матезиус, Трубецкой, Карцевский, Горалек, Данеш, Докулил) т в области литературоведения (Мукаржовский, Якобсон) можно без труда обнаружить определенное единство подхода и признаки того, что обычно называют школой. Если сравнить психологические и литературоведческие работы Выготского, остается такое же впечатление единства методологических оснований даже в тех случаях, когда он применяет совершенно разные методы. При всем различии бихевиоризма и рефлексологии в методике исследовании механизмов психики, на поверку оказывается, что методологические основания этих направлений идентичные.

Применительно к лингвистике онтологический базис функционального прагматизма выглядит следующим образом: основной объект исследования — языковая деятельность человеческого индивида (прежде всего самого исследователя, а по аналогии и семиотическим следам — иных носителей языка). Языковая деятельность — коммуникативно-семиотическая социально-психическая функция человеческой деятельности.. Это значит, что как коммуникативно-семиотическая функция она обеспечивает связь психической деятельности данного индивида с психической деятельностью другого индивида через коммуникацию при помощи конвенциональной семиотической системы (языка). Что же касается социально-психического характера языковой деятельности, то данный аспект заключает в себе признание, что языковая деятельность по онтологическому характеру является такой психической функцией, которая призвана обеспечить совместное функционирование субъектов языковой деятельности в обществе себе подобных. Удовлетворительно функционировать в обществе индивиды будут лишь в том случае, если их языковые деятельности синхронизированы и конвенционализированы.

Языковая деятельность включает в себя три принципиально отличных вида структурных функций: потенциально-инвариантную ролевую функцию (язык), процессуально-деятельностную реляционную функцию (речевые акты) и результативно-продуктивную функцию (речь как текст). Каждая из этих составных представляет собой некоторое отношение. Например, язык есть ролевое отношение психической деятельности к речи и речевым актам, речевые акты представляют собой деятельное отношение языка к мыслительной интенции и мыслительной интенции к речи, речь же представляет собой отношение речевых актов к разным типам сигнализации (звуковому или графическому потоку, например). В пределах языка также выделяются две ролевые функции, такие как информационная база или лексическая система (отношение картины мира к внутренней форме языка) и внутренняя форма или грамматическая система в широком смысле (отношение лексической системы и мышления к речевым актам). Такими же ролевыми функциями являются составные информационной базы — языковые знаки и составные внутренней формы — языковые модели, причем как модели образования синтаксической или фонетической речи, так и модели образования новых знаков, как ситуативно-стилистические модели, так и модели контроля за речевыми актами . Деятельными функциями являются отдельные речевые акты, причем как продуктивные, так и репродуктивные, как внутренние, так и внешние. Результативными функциями являются все единицы речи, причем как синтаксические, так и фонетические или графические. Как видим, онтологическая база данного подхода выдержана в монистическом ключе, поскольку принципиально не выводит языковую деятельность за пределы человеческой психики. С эссенциальной же точки зрения, это дуалистическая теория, поскольку принципиально разводит субстанциальные и процессуальные единицы.

Что же касается второй составной данного подхода — прагматической эпистемологии, — то ее основные положения принципиально не отличаются от агностических оснований теории Канта м фаллибилических положений прагматизма В.Джемса, Ф.К.С.Шиллера и Д.Дьюи. Познание представляет собой процесс вспомогательный и служит обеспечению жизнедеятельности. Знание — это информация, призванная обеспечить удовлетворительность нашей деятельности. Объект познания формируется вследствии функционального соотношения предыдущего знания, интенции и фактов конкретной деятельности. Познавательный акт — это процесс установления функционального непротиворечивого отношения между предварительным знанием, гипотезой и методичным исследованием объекта. Истина — это оценочная характеристика знания, которое на данный момент выполняет свою функцию удовлетворительно. Истина в функционально-прагматической эпистемологии, как и знание, имеет характер функционального отношения, но, в отличие от знания, это не ролевая, инвариантная функция, а функция процессуальная. Здесь истина рассматривается как величина количественная и интенсивная, т.е. она может «присутствовать» в большей или меньшей степени в зависимости от того, насколько т.н. «истинное» знание удовлетворяет наши потребности. Одно и то же знание в различных типах деятельности или в различных ситуациях может быть как истинным или ложным, так и безотносительным к критерию «истинности / ложности». Поскольку «истинность» является процессуальной функцией, она может постоянно изменяться в зависимости от условий функционального отношения, например в зависимости от изменившихся внешних обстоятельств познавательной деятельности или же в зависимости от изменений системы взглядов или интенции субъекта. В отличие от «истинности» знание как ролевая функция более консервативно. Усугубляется это его принципиально качественным характером. Изменение качества знания сравнительно редкое явления. Система знаний и моделей (стереотипов) поведения имеет тенденцию к гомеостазу и обычно противоборствует резким, т.е. качественным изменениям. Эта гипотеза позволяет объяснить мифологизм и догиатизм человеческого мышления, а также тот факт, что нам легче переинтерпретировать новое явление по старым законам нашей системы, чем изменить свои взгляды в угоду новому факту.

Что же до конкретных методов исследования, то они могут быть самыми разнообразными. Функциональный прагматизм априорно не ограничивает себя в этом вопросе никакими рамками. Поскольку среди его объектов могут встретиться, например, семантические функции (значения терминов, лексические понятия и значения, суждения, оформленные в виде предложений и т.д.) здесь могут быть применены и феноменологический анализ, и логический анализ, и метод интроспекции, и классификационно-квалификационный метод, и метод структурно-семантического анализа, и метод моделирования, и метод дефиниций. В случае исследования результативных или деятельных функций можно с успехом применять метод функциональных подстановок, реконтекстуализации, трансформации единиц, дистрибутивно-дескриптивный метод, метод наблюдения и описания и множество других. Ни один из этих методов сам по себе не обладает какой-то имманентной доказательной силой. И само его применение, и результаты его применения полностью зависят от тех методологических установок, которыми руководствуется исследователь.

Краткая философская энциклопедия. — М.: Изд.гр. «Прогресс» - «Энциклопедия», 1984. – 576 с.

Советский энциклопедический словарь. — М.: Советская энциклопедия, 1983.

Философский словарь под редакцией М.М.Розенталя и П.Ф.Юдина. — М.: Изд.полит.литературы, 1968.

Философский энциклопедический словарь. — М.: Советская энциклопедия, 1983.

Čermák F. Základy lingvistické metodologie. Nastin hlavních principů na pozadí obecné teorie vědy, Praha: Karolinum,1997,98 s.

Tulka J. Věda a vědecká metodologie (I), Pardubice, 1995, 76 s.